На рассвете, после освежающего купанья и кружки парного козьего молока, гость был приглашён на охоту с дежурной партией. Через пару часов от малейших сомнений и непониманий следа не осталось. Благородная забава каждого раскрывает полностью. Чужестранец и туземцы были в восторге друг от друга.
Вернувшись засветло с богатой добычей, охотники привели свою внешность в порядок и вместе с остальной компанией уселись вокруг костра на свежем воздухе и приступили к весёлой трапезе. Когда же первый голод был утолен, путник по просьбе хозяев пропел балладу о происхождении гуннов, которую услышал от рыцаря-гота по пути из Византии в Паннонию, в ставку Аттилы.
Все приличные народы от богов произошли
В них и верят, им и жертвы - кто бычка, а кто сынка.
Богомерзкие же гунны, стыд природы, Божий бич –
Гнусная насмешка злобной переменчивой судьбы.
Прародитель амелунгов, благородный гот Амбал
Перебил косматых финнов и пленил их диких баб.
Финки были всем искусны, и в пряденье, и в тканье,
Наипаче ж в чародействе: засуха и скотский мор,
Хвори, боли и… при дамах не решаюсь… не могли
Юноши любить… а если – то ужасен был приплод.
Груди женщин наливались кровью вместо молока.
Готы в ужасе желали жутких удалить рабынь,
Но убить их не решались: было б то не комильфо.
И на дальний крайний север, в твердокаменную степь
Выгнали: авось тихонько с голодухи перемрут.
Но увы! Пустынным духам ведьмы сделались милы.
Не на мирном брачном ложе у домашних очагов,
Нет! На потных конских спинах, на скаку свершался брак.
Так возникло племя гуннов - узкоглазый, алчный, злой
Кривоногий, желтолицый и прожорливый народ,
На проклятье царствам мира и погибель порожден,
В искупленье их тяжелых и бессмысленных грехов.
Полосаты и зубасты, аки тигры, кони их,
Рыщут стаями, как волки, гложут кости, мясо жрут.
Предводитель орд свирепых зверовиден и космат,
Днем он ездит на кобыле, вечером ее же ест.
Вопли ужаса и боли, топот мечущихся толп
Для ушей его косматых лучший праздничный концерт.
Ни железо и ни бронза, ни кремень, ни рыбья кость
Не страшны проклятой плоти, ни веревка и ни яд.
Муж, от женщины рожденный, сколь бы ни был он могуч,
Множеством побед прославлен, до зубов вооружен,
Повелителю не страшен. Пусть их явится хоть сто –
Не зарубят, не утопят, не затопчут, не сожгут.
Так три ведьмы провещали гнусной матери его,
С визгом, хохотом и свистом над уродцем ворожа,
Третья ведьма, обернувшись, выползая из норы,
Крикнула, что даже старость властелину не грозит,
Если ж вдруг свой путь кровавый он не сможет продолжать,
Весь народ его исчезнет, как мучительный кошмар.
Мерлин слушал внимательно, а на последних строфах понимающе кивал головой. Завершающий аккорд совпал с его облегченным вздохом.
- Сколько ему лет примерно? – спросил он певца.
- Лет сорок, говорят. Но он подвижен, как юноша, и силен, как дикий бык.
- Нда-а… лет десять потерпеть придётся. Кочевники рано старятся.
- Но ему же старость не грозит!
- Разумеется. Он до нее не доживет, ясное дело! Учитесь читать предсказания.
- Но никакой смертный муж…
- Шерше ля фам, - бросил Мерлин через плечо, растворяясь в лунном свете.
