Грузинский рыцарь не успел отъехать от Фингалова обиталища, как из соседней пещеры показалась некая дама и увлекла его к себе, не забывая через плечо попрекать соседа: ах ты лживый безумный старый хрен, Кощей бессмертный, волчья сыть, не умеешь гостей принять, так не заманивай. Нет чтоб дорожного человека накормить, напоить, в бане выпарить да спать повалить… вот она витязя младого в бане выпарила, накормила-напоила, спать повалила, а сама рядом села чесать ему кудри русые. Уж она их чешет, уж она их гладит, волос к волосу кладет, и приговаривает, приборматывает, пришепетывает…
и так-то сладко припевала, что во сне юноша нечувствительно овладел языком, который ему потребен – типа пиджин-роман, смесь латыни с кельтским, германским с примесью тюркских кавалерийских терминов… и вспомнил он во сне, как что с ним приключилось в царстве гуннов, которых он называл «каджами». Как посланники византийские с великим страхом и унижениями проезжали через одиннадцать колец охраны у подножия холма, где высилась невиданная деревянная изба с бессчётными башнями, а в избе, увешанной аксамитами, сидело на троне Идолище Поганое, и все перед ним долу преклонялися. А как вручили они дары бесценные, приказало Идолище всем пировать и веселиться, а за пированьем клеврет один и скажи, что нет на свете прекраснее ни жены ни девы, чем их Аттилы новая ханша, склавенская княжна Либуша. Ну не стерпел естественно удалой, брякнул чашей об стол и провозгласил, что их царица императорской дочери, Василисы Феодосьевны, ломаного каблука не стоит. Заржали тут поганые, как жеребцы бешеные, и поклялись царевну Василису за косы притащить, и будет она за ихней ханшей горшки выносить. Взыграло у витязя ретивое, выхватил он меч у насмешника, махнул направо-налево – посол византийский только тем и спасся, что сразу под стол юркнул, а всех прочих головы так в тарелки и попадали. И не замедлив нимало, пошел наш герой прорубаться сквозь все одиннадцать рядов славнейших гуннских палаванов, а за ним по пятам, то-есть по трупам, следовал отрок с двумя конями в поводу. И был этот отрок из числа знатных славянских заложников, то ли дулебов, то ли ятвягов. И вёл он двух отборнейших коней, которые стояли привязанные к золотым столбам у самого входа, потому как должны были их заутро принести в жертву конской богине Эпоне. И как прорубился наш витязь через последнее наружное кольцо, тотчас отрок подвёл ему коня белого с чёрной гривой, а сам на другого вскочил, и умчались они от злой погони. А звали отрока Пржемысл или Пржемыслав, только он просил своего господина не трудиться выговаривать, а дать ему имя попроще, а сам он рыцаря называл Амиром, т.-е. господином по-персидски, каковой язык весьма был в ходу в Грузии, да и в Византии тоже. Подлинное имя своё решил рыцарь скрывать, потому как сто пудов должны его объявить в международный розыск, а гуннская держава простиралась, куда Цезарь с Искандером Двурогим костей не заносили.
И вот все это рыцарь вспомнил, а тут и утро настало, и
Вот, значит, проводила вёльва дорогого гостя на метро, велела ехать до конечной станции «Броселиандский лес», найти Мерлина и всё ему подробнейше поведать, а потом вернуться и карточку ей отдать, а коней с оруженосцем она у себя оставила. Потому что появились у неё особые виды на этого прекрасного юношу. С тех пор, как она воспитанника своего Ланселота отправила за море к Артуру, некого ей стало учить уму-разуму. А к тому же затеяла она учинить рыцарское сословие, или рыцарский класс, или такую особую идею внедрить, и тут ей восточное вежество очень по нраву пришлось. На прощанье же подарила она ему арфу, а для Мерлина дала торбу с шанежками.
